Добро пожаловать в Центральную городскую библиотеку

им. А.С. Пушкина, уважаемые читатели!

суббота, 9 мая 2020 г.

"Строки мужества и любви"

                                                                         "И как бы ни давили годы,
                                                                              Нас не забудут потому вовек,
                                                                                   Что, всей планете делая погоду,
                                                                                             Мы в плоть одели слово "Человек"!"
(Н. Майоров)
У ВЕЧНОГО ОГНЯ

В часы весеннего заката
Стою у Вечного огня.
Тебе, безвестному солдату,
Букет фиалок от меня.
На полированные плиты
Букет я бережно кладу.
Прости, что вместе не убиты
В далёком, огненном году.
Да, пуля жалит без разбора,
И я не помню этот бой,
Но вот пришёл для разговора
С своею совестью – с тобой.
Прости, что пью красу земную,
Что все пять чувств мои
                                     со мной,
Что я люблю и негодую…
Прости за всё, ровесник мой!
Но камень над тобой
                                     не властен:
Оборонив народа честь,
Ты, словно Родина, причастен
К тому, что будет и что есть.
А. Карьялов


РОДИНА
Родина – слово большое-большое!
Пусть не бывает на свете чудес,
если сказать это слово с душою,
глубже морей оно, выше небес.

В нём умещается ровно полмира:
мама и папа, соседи, друзья,
город родимый, родная квартира,
бабушка, школа, котёнок… и я.

Зайчик солнечный в ладошке,
куст сирени за окошком
и на щёчке родинка –
это тоже Родина.
Т. Бокова

РОССИЙСКАЯ СЕМЬЯ

Живут в России разные
Народы с давних пор.
Одним тайга по нраву,
Другим – степной простор.
У каждого народа
Язык свой и наряд.
Один черкеску носит,
Другой надел халат.

Один – рыбак с рожденья,
Другой – оленевод.
Один кумыс готовит,
Другой готовит мёд.
Одним милее осень,
Другим милей весна.
А Родина Россия
У нас у всех одна.
В. Степанов

РИСУНОК

На моём рисунке
Поле с колосками,
Церковка на горке
Рядом с облаками.
На моём рисунке
Мама и друзья,
На моём рисунке
Родина моя.

На моём рисунке
Лучики рассвета,
Рощица и речка,
Солнышко и лето.
На моём рисунке
Песенка ручья,
На моём рисунке
Родина моя.

На моём рисунке
Выросли ромашки,
Вдоль по тропке скачет
Всадник на коняшке,
На моём рисунке
Радуга и я,
На моём рисунке
Родина моя.
П. Синявский

МАТЬ
Война пройдёт – и слава богу.
Но долго будет детвора
Играть в «воздушную тревогу»
Среди широкого двора.

А мужики, на брёвнах сидя,
Сочтут убитых и калек
И, верно, вспомнят о «планиде»,
Под коей, дескать, человек.

Старуха ж слова не проронит!..
Отворотясь, исподтишка,
Она глаза слепые тронет
Каймою чёрного платка.
Д. Кедрин, 1941

ПОСЛЕСЛОВИЕ 1945 ГОДА

От Москвы до Эльбы
во земле сырой
наше поколенье
выровняло строй.

Души отгремели,
ватники истлели,
и навзрыд отпели
белые метели.

Оступились войны
на друзьях
моих…
Мёртвые спокойны
за живых.
В. Жуков, 1945

ПАМЯТИ ДРУГА

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнёт на почку и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.
А. Ахматова, 8 мая 1945

УТРО ПОБЕДЫ

Где трава от росы и от крови сырая,

Где зрачки пулемётов свирепо глядят,
В полный рост, над окопом переднего края,
Поднялся победитель-солдат.

Сердце билось о рёбра прерывисто, часто.
Тишина… Тишина… Не во сне – наяву.
И сказал пехотинец: - Отмаялись! Баста! –
И приметил подснежник во рву.

И в душе, тосковавшей по свету и ласке,
Ожил радости прежней певучий поток.
И нагнулся солдат и к прострелянной каске
Осторожно приладил цветок.

Снова ожили в памяти были живые –
Подмосковье в снегах и в огне Сталинград.
За четыре немыслимых года впервые,
Как ребёнок, заплакал солдат.

Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
Сапогом попирая колючий плетень.
За плечами пылала заря молодая,
Предвещая солнечный день.
А. Сурков, 1945

Я ЭТО ВИДЕЛ!
Можно не слушать народных сказаний,
         Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
         Понимаете? Видел. Сам.

Вот тут дорога. А там вон – взгорье.
         Меж ними
                            вот этак –
                                               ров.
Из этого рва подымается горе.
         Горе без берегов.


Нет! Об этом нельзя словами…
         Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мёрзлой яме,
         Заржавленной, как руда.

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька –
         Ему одиннадцать лет.

Тут вся родня его. Хутор «Весёлый».
Весь «Самострой» - сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние сёла –
Все как заложники брошены в ров.

Лежат, сидят, всползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой,
И трупы бредят, грозят, ненавидят…
Как митинг, шумит эта мёртвая тишь.
В каком бы их ни свалило виде –
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами,
Они восклицают: «Не победишь!»

Парень. Он совсем налегке.
Грудь распахнута из протеста.
Одна нога в сухом сапоге,
Другая сияет лаком протеза.
Лёгкий снежок валит и валит…
Грудь распахнул молодой инвалид.
Он, видимо, крикнул: «Стреляйте, черти!»
Поперхнулся. Упал. Застыл.
Но часовым над лежбищем смерти
Торчит воткнутый в землю костыль.
И ярость мёртвого не застыла:
Она фронтовых окликает из тыла,
Она водрузила костыль, как древко,
И веха её видна далеко.

Бабка. Эта погибла стоя.
Встала меж трупов и так умерла.
Лицо её, славное и простое,
Чёрная судорога свела.
Ветер колышет её отрепье…
В левой орбите застыл сургуч,
Но правое око глубоко в небе
         Между разрывами туч.
И в этом упрёке деве пречистой
Рушенье веры дремучих лет:
«Коли на свете живут фашисты.
Стало быть, бога нет».
                  
Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребёнок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне…
Матери сердцу не изменили:
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги –
И рыжая струйка
                            из детского уха
Стекает
         в горсть
                   материнской
                                      руки.

Как страшно об этом писать. Как жутко.
         Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерил низость фашистской души,
Ты осознал во всей её фальши
«Сентиментальность» пруссацких грёз,
Так пусть же
                   сквозь их
                                     голубые
                                               вальсы
Горит материнская эта горсть.

Иди ж! заклейми! Ты стоишь перед бойней.
Ты за руку их поймал – уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной
         Дробили нас палачи.
Так загреми же, как Дант, как Овидий,
Пусть зарыдает природа сама,
Если
         всё это
                   сам ты
                            видел.
         И не сошёл с ума.

Но молча стою над страшной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время – писал я о милой,
         О щёлканьи соловья.

Казалось бы, что в этой теме такого?
         Правда? А между тем
Попробуй найти настоящее слово
         Даже для этих тем.

А тут? Да ведь тут же нервы, как луки,
Но строчки… глуше варёных вязиг.
Нет, товарищи: этой муки
         Не выразит язык.

Он слишком привычен, поэтому беден,
Слишком изящен, поэтому скуп,
К неумолимой грамматике сведен
Каждый крик, слетающий с губ.
Здесь нужно бы… нужно создать бы вече
Из всех племён от древка до древка
И взять от каждого всё человечье,
Всё прорвавшееся сквозь века –
Вопли, хрипы, вздохи и стоны,
Отгул нашествий, эхо резни…
Не это ль
                  наречье
                            муки бездонной
         Словам искомым сродни?

Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь,
Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах?
Смятение… Крики… Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать
         От вашей кровавой могилы.

Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.
Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки
Все ваши раны в душе унесёт.

Ров… Поэмой ли скажешь о нём?
Семь тысяч трупов.
                            Семиты… Славяне…
Да! Об этом нельзя словами:
         Огнём! Только огнём!

И. Сельвинский, 1942, Керчь

Комментариев нет:

Отправить комментарий